«...Словно скопища душ» («Письма из Переделкина»)
В «Мастере и Маргарите» есть сцена: вконец ошалевшие от ночной духоты члены МАССОЛИТа томительно ждут так и не явившегося на писательское собрание Берлиоза. Высказывается гипотеза, что манкирующий своими обязанностями литературный генерал благоденствует на даче в Перелыгине. «Стали звонить в ненавистное Перелыгино, попали не в ту дачу, к Лавровичу, узнали, что Лаврович ушел на реку, совершенно от этого расстроились».
Булгаковская ирония адресна и прозрачна: очутиться на месте Лавровича (то есть в Переделкине) мечтают практически все. Благословенный кусок подмосковной земли, нескудеющей сталинской рукой брошенный мастерам слова, пробуждает шекспировские страсти.
Минули годы. Переделкино сделалось одним из важных национальных мифов: без этой олитературенной местности непредставим российский ХХ век (во всяком случае, культура этого века). Переделкинский ландшафт стал такой же принадлежностью отечественной словесности, как сосны в Михайловском или «зеленая палочка» в Ясной Поляне:
Свернув в направлении к мосту,
Он входит в весеннюю глушь,
Где сосны, склоняясь к погосту,
Стоят, словно скопища душ.
Поэт, написавший эти строки, незадолго до того вернулся из лагеря. Его дружески приютило чужое переделкинское жилье.
Переделкино было свидетелем кровавых предательств, низости, клеветы. Но одновременно высших воспарений сердца и разума. Отсюда, прямо с дачи, увезли Исаака Бабеля. Тут в годы войны под деревом была закопана «Чукоккала». Отсюда «на ранних поездах» поспешал в столицу автор «Доктора Живаго»: драма вокруг Нобелевской премии разыгрывалась тоже в этих местах.
По этим дорожкам прогуливались Валентин Катаев и Леонид Леонов. Здесь, написав объяснительное письмо в ЦК, застрелился Фадеев.
Помню, как зимой 1974 года, заглянув на дачу Чуковских, я остолбенел: дверь мне открыл автор «Архипелага ГУЛАГ». Через несколько дней его лишили гражданства и выслали из страны.
В Переделкине постоянно ощущаешь себя внутри длящегося мифологического времени. Однажды по дороге на источник я встретил видение: «накрашенную рыжую» посюстороннюю Лилю Брик.
Конечно, Переделкино – это не только «поле славы». Это еще и памятник тоталитаризму. Но другой истории (как и других писателей) у нас нет. Если признать, что наша национальная судьба имеет свойство кристаллизовываться в известных точках пространства и что genius loci (гений места) магическим образом воздействует на души людей, тогда ныне поверженный и нищий «городок писателей» обретает некую метафизическую суть. Как субъект истории он неотчуждаем и неделим. Как объект паломничества – сакрален.
Впрочем, «нелитературное» Переделкино процветает. Сокрушительное обаяние новой буржуазии запечатлелось в архитектуре: иные особняки по мощи и степени защищенности не уступают рыцарским замкам средней величины. Вдали раздается топор дровосека – рубят реликтовый лес. Красиво начертанное извещение о том, что Переделкино – историко-заповедная зона, имеет, очевидно, такой же охранительный смысл, как и внушающее трепет «Минздрав предупреждает».
В таком «контексте» три мемориальных музея – К. Чуковского, Б. Пастернака, Б. Окуджавы (последнему музею исполняется три года) – это настоящие крепости духа.
Дух, как ни странно, веет и в древних, 1935 года постройки, облупившихся дачах. О плачевном состоянии «писательской части» поселка (в том числе Дома творчества) говорили уже не раз. Тотальный передел собственности (иначе – тотальный беспредел) не мог обойти стороной знаменитую местность. «Все расхищено, предано, продано» – от лесопилки до гаражей. Насельникам старых литфондовских развалюх прекрасно известны имена удачливых продавцов. И пока Международный Литфонд, в чем попечительном веденье находятся остатки некогда многочисленного писательского имущества, не избавится от собственных мздоимцев и татей, жулики «со стороны» будут с неизменным успехом оттяпывать у него территорию, строения, самое право на жизнь.
Шахтерам, металлургам, морякам удается иногда отстоять свой «ведомственный резерв» – базы отдыха, поликлиники, детские сады. Писатели (среди которых немало весьма пожилых, инвалидов, ветеранов войны) надеются на милость властей. Они забыли, что литература уже давно не является «частью общепролетарского дела». У нынешней российской демократии (как и у российского абсолютизма) мало шансов стать просвещенной.
Можно понять того инфернального персонажа, который справедливо заметил, что у сильных мира сего не следует никогда ничего просить: «Сами предложат и сами все дадут». В настоящем случае вторая часть формулы не работает. У власти не наблюдается ни культурной, ни политической воли – хотя бы самоуважения ради – соблюсти историческую целесообразность: сохранить то, что еще можно сохранить.
Ныне эта земля не принадлежит никому.
Когда ждали, что президент заедет к патриарху, разбитая переделкинская дорога обрела божеский вид (то есть стала идеальной коммуникацией) буквально за одну ночь. Что, если пустить слух, будто глава государства намеревается посетить кого-то из малых сих?
...Я обитаю на бывшей погодинской даче, где по ночам раздается бой кремлевских курантов и бродит призрак человека с ружьем. По моей деревянной лестнице поднимались, однако, Заболоцкий и Пастернак. Не они ли истинные хозяева здешних мест?
Засыплет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.
За дверью, впрочем, уже давно никого нет.
Рассказывают, что Корней Иванович Чуковский любил повторять одну придуманную им притчу. В таком-то году мимо его дачи шествуют два студента. Один говорит другому: «Здесь жил Маршак». «Не Маршак, а Чуковский», – наставительно поправляет приятеля его более ученый собрат. «Да какая разница!» – беспечно ответствует первый.
Он, сдается, вышел в большие чины.
«Литературная газета», 22 августа 2001,
колонка «Письма из Переделкина»
|
|
