От какого наследства мы не отказываемся («Письма из Переделкина»)
На пруду в Переделкине случился межнациональный конфликт.
Выходцы из двух (разноконфессиональных) государств Закавказья не смогли поделить узкую береговую полоску, открывавшую доступ к особенно вожделенной в такую жарищу воде. При этом наблюдавшие инцидент автохтоны (то есть коренные переделкинские жители), в чьей генетической памяти должны бы наличествовать следы вековой борьбы за выход к теплым морям, предпочли равнодушно выпивать и закусывать в своем относительно прекрасном недалеке. Правда, кто-то из бывших «старших братьев» все же высказался о ситуации: в вольном переводе с ненормативного его краткая речь может быть истолкована примерно так: «Чума на оба ваших дома!».
И участники, и свидетели этой маленькой драмы остались самодостаточны, суверенны, державны. Купание, однако, было испорчено.
Возможно, «великий могучий Советский Союз» создавался не только «волей народов». Его, как всякую империю, пытались построить сверху. Но с еще меньшим основанием можно утверждать, что он был упомянутой волей сокрушен.
«...Вся будущность страны, – скажет о друзьях-декабристах Чаадаев, – в один прекрасный день была разыграна в кости несколькими молодыми людьми между трубкой и стаканом вина». В нашем случае в одну декабрьскую ночь будущность страны разыграли (без стакана тут тоже не обошлось) несколько не столь молодых демократических бонз: если не в кости, то уж во всяком случае на костях.
Никто не снимает с России (вернее, с ее неразумных вождей) вины за развал созижденного усилиями двадцати поколений многонационального государства. Принятая ликующими нардепами Декларация независимости стала – что ныне вполне очевидно – апофеозом коллективного либерального безумия, торжеством Иванов, не помнящих исторического родства. Мне скажут, пожалуй, что я крепок задним умом. Поэтому позволю себе одну – тогдашнего времени – автоцитату: «Тот, кто первый сказал: республиканский закон выше союзного, – должен был бы понимать, что это – отсроченное самоубийство... Идея России – это собирание, органическое соединение разрозненных частей, культурное цементирование громадного евразийского пространства. Россия может самоосуществиться только в этом историческом качестве» (Не дай нам Бог пережить эту страну // Комсомольская правда. 1991. 26 ноября, за несколько дней до развязки).
Что бы ни говорили об «этой стране» – и самодержавной, и послеоктябрьской, – следует признать, что ей удалось накопить уникальнейший опыт мирного сожительства наций. В отличие от таких колониальных империй, как британская и французская, Россия не владела заморскими территориями (за исключением Аляски), а Советский Союз не имел колоний в классическом смысле этого слова. И хотя созидание сложнейшей национальной полифонии, как водится, не обошлось без «железа и крови», верхом исторической некорректности было бы отрицать добровольный и, главное, естественный во многих конкретных случаях характер указанного процесса.
Окраины империи в конце концов ответили на вызов метрополии колоссальным явлением «кремлевского горца». Боюсь, что его исполинская тень будет преследовать нас достаточно долго: во всяком случае, она перешла за порог нового века.
Один мой старый приятель, покойный ныне поэт, всю свою жизнь чисто по-детски обожал Сталина. Никакие, даже, казалось бы, самые сильные аргументы, свидетельствующие не в пользу его предмета (коллективизация, 37-й год, ГУЛАГ и т.д.), не производили на него ни малейшего впечатления. Он их просто не слышал. В его глазах «наш генералиссимус» воплощал в себе всю славу нации, прежде всего русского народа. Я думаю, что, если наше безмерное национальное унижение продлится еще несколько лет, подобная мифология получит очень большой исторический шанс.
Наполеон Бонапарт, измучивший Францию бесконечными войнами, был с восторгом приветствуем ею во время сулящих новые кровавые потрясения «Ста дней». Разгромленная союзниками и униженная «ничему не научившимися» Бурбонами страна с легкостью простила воскресшему императору гибель сотен тысяч своих сынов. Через тридцать пять лет «ничтожный племянник великого дяди», осеняемый его магнетическим именем, взойдет на императорский трон.
«Люди верят только Славе...» – говорит Пушкин.
Сталинский миф – при всей несопоставимости мотивов – имеет много общего с наполеоновским мифом. Как и последний, он живуч и иррационален. Дело не только во внешнем могуществе, которого достигло государство «в те баснословные года». Дело еще и в том, что в глазах поверженного нынешней Смутой российского жителя (в том числе неискушенного и молодого) сталинская эпоха, когда «машина работала», предстает как альтернатива сегодняшнему развалу. Добавим сюда эстетику: от египетской монументальности столичных высоток до захватывающего дух «таинства парада» – прохождения через Красную площадь непобедимых танковых колонн – и мы получим весьма притягательный для юного (и оскорбленного) сердца романтический образ.
Реанимация сталинизма невозможна лишь при условии, что будет реанимирована страна.
Первоначально распад Союза был воспринят как «сделанный понарошке», как момент некой переходной, непостижной для простого ума державной игры. Со временем, однако, его стали трактовать в качестве фатального, не имеющего никаких иных вариантов исторического исхода. Говорить о восстановлении не то что союзного государства, но хотя бы подобия бывшей культурной общности сделалось нелиберальным: ельцинская Россия все сделала для того, чтобы оттолкнуть своих потенциальных союзников и друзей. Между тем трудно отделаться от впечатления, что теперешнее состояние значительной части того исторического пространства, которое было разорвано катастрофой, временное, межеумочное, «подвешенное», иными словами – ненатуральное.
Все это выгодно правящим и богатеющим национальным элитам, но вряд ли идет на пользу разъединенным народам. Конечно, осколки слишком далеко удалились друг от друга, и, возможно, их центробежный разлет («красное смещение»!) неостановим. Но, с другой стороны, то, что можно было бы назвать цивилизационным инстинктом, подсказывает нам: надежда не утрачена до конца.
Не знаю, хватит ли у России мужества провозгласить возрождение единой страны в качестве своей национальной идеи: для этого необходимо преодолеть застарелый демократический стыд. Допускаю также, что такая инициатива должна исходить не из Москвы. Глобализацию (если только понимать ее как совокупление национальных смыслов) можно начать и с самих себя. Ибо в этой области мы обладаем поистине бесценным наследством. Собирать камни достойнее, нежели держать их за пазухой. Особенно если это обломки великой культуры.
«Литературная газета», 8 августа 2001,
колонка «Письма из Переделкина»
|
|
