Нет у меня Арины Родионовны.

Никто не станет сказок говорить...

И под охрипший ящик радиоловый

приходится обед себе варить.

Играет джаз мелодии уместные,

как бабочек, 

      их медленно кружа.

И все забыв, 

	спешат 

      		девчата местные,

субботними нейлонами шурша.

Не ходит по цепи мой кот 

      			ободранный - 

он неучен, 

      он зол, как ягуар.

Но приезжает, 

      как на тройке в Болдино,

мой друг 

      на мотоцикле 

      		в Катуар.

Я грею чай. 

      Бензином пахнет в комнате.

Мой друг счищает пыль, как пилигрим.

Мы говорим 

      о Кубе и о космосе -

мы о двадцатом веке говорим.

Пришел наш возраст, 

      звездный и рискованный,

планета, словно комната, тесна.

И в наши окна бьет не подмосковная,

а болдинская, 

      зрелая луна.

Свистят ракеты в небе чуть разведанном,

и чайник выкипает на плиту.

И мой товарищ 

      двигает 

      		рейсфедером,

как Туполев, по белому листу.

К нему стучатся 

      болдинские осени.

Его 

        жестоко 

		будят петухи.

Он прыгает, как прыгал Пушкин в Болдине,

отменнейшие сделавший стихи.

И как камин, 

      заря горит багряная,

все удается, 

      будто невзначай.

И кот ученый в сапогах сафьяновых

ко мне заходит 

      запросто 

      		на чай.

Пропахшая бензином и смородиной,

летит Земля, 

      вращаясь, как радар.

Ты спишь, Бородино мое, 

      спишь, Болдино, -

поселок подмосковный - Катуар.