Майоров пишет грустные стихи:

"Мы были высоки, русоволосы..."

Фашисты в Праге. 

      Скорбны и легки,

горят, как свечи, польские березы.



А над Москвой простерта тишина.

Шумят деревья влажною листвою.

Идет весна. За ней идет война.

Она еще не стала мировою.



Она еще не сгорбила их плеч,

еще ни бомб, 

      ни затемненных окон.

"Нам лечь, где лечь,

и там не встать, где лечь", -

в последний раз

      прочтет ифлийцам Коган.



Им ведомо, что ждет их на веку.

Не жертвенность. 

      Не поза. 

      	Не бравада.

Поэзия, 

      за каждую строку

пришел твой срок платить у Сталинграда.



Поэзия, провидящий солдат,

тебе одной вручается повестка,

когда еще предательски молчат

германские орудия у Бреста.



Когда сирень 

      кипит со всех сторон,

и белый дым, как дым беды грядущей.

И, как идущий к фронту эшелон,

ночной трамвай,

      в Сокольники идущий.