Максим Яковлев ()
В СНЭК-БАР ЗА 1 Ч. 29 МИН. И 27 СЕК. ДО
Там, где дни облачны и кратки,
Родится племя, которому не больно умирать.
Петрарка
22:04:15 Шелковая рубашечка у ней расстегнута, и виднеется белое, атласное, кружевное. Ярко-красные с желтым бросают вызов ее волосы короткой такой причесочки, неровной по последней моде, а почти еще взгляд серых глаз – кроткий-кроткий. И так ладно все из одежды на ней сидит, так на ней, красивой, все чисто и аккуратно. Подобрано из стильных утонченных вещей, дорогих, шелковых. Только волосы не мыты. Если совсем приблизишься, почти самой кожи краем вдоха коснешься, то учуешь сладковатый запах немытых волос, – потому что специальный их цвет берегла, оттого и голову не мыла. Еще, не забыть бы, помада у нее специально выбранная с блеском, что сейчас в моде, но от которого губы – как полированные, гладкие, прозрачные, неживые. Капельки косоглазого дождя – сына того снега, что истаял далеко вверху, в темных озоновых дырах средь облаков углекислого пара – капельки косоглазого дождя мелко танцуют на гибких нечастых ее ресницах, оживляют ее лицо светлым искристым чудом и, дрожа от нетерпения, быстро срываются вниз. Смешиваются с кровью и уносятся куда-то в свои, только им ведомые водопроводы.
Если интересно, то сегодняшний дождь – следствие потепления климата. Ученые считают, что если загрязнение воздуха продолжится, то изменение климата через семьдесят лет станет необратимым. Сегодня пока – 12 января 2001 года, однако, уже целую неделю идет дождь и тает снег. Оттого-то мутное разбухшее небо и обвалилось в мутные лужи на тротуарах, и вместо больших ярких сугробов стала погода темная, странная. По апрельски сыро, и большие авто – скользкие пучеглазые рыбы, черные, иностранные – слишком белым ксеноном шарят по мокрому бетону и стали ворот, с шумом рассекают воду у тротуара и останавливаются у этого элитного дома, назидательно поднявшего свой высокий прямой палец, украшенный перстнями параболических антенн и маникюром тонированных пластиковых окон. Авто прикрывают глазищи до слабого желтого габаритного и выпускают разных людей. Много людей уже стоят здесь под дождем вокруг девочки в шелковой рубашечке, и мокнут их дубленки и шубы.
В Японии говорят: «Поведение человека во время грозы позволяет узнать кое-что полезное. Некоторые бегут от внезапного ливня под навес, но, попадая под скаты крыш, всё равно мокнут. Если же сразу понять, что от дождя не убежишь, то, хотя и промокнешь, зато не будешь выглядеть глупо». Надо подумать, как живут в Японии…
Сейчас, верно кто-то идет в снэк-бар. Кто-то идет в снэк-бар, кто-то идет в снэк-бар. Уверенно и быстро, как все сейчас ходят в столице. Натан! Это идут твои друзья! Опаздывают на один час и двадцать девять минут, уже забыли, наверное, про тебя, и все стало, что было, как дым теперь. Не верится, что один час и двадцать девять минут назад –
20:35:48 Натан идет в снэк-бар. Натан идет в снэк-бар. Натан идет в снэк-бар. Уверенно и быстро, как все сейчас ходят в столице. В непрочной памяти мчащейся действительности он сохранится именно таким: по московской моде без шапки, растрепанным, темноволосым и кудрявым, подобно некоему художнику со вдумчивым взглядом и костистым худым носом. Высокий, он торопится в странную слякоть зимнего дня мимо конструктивистского универмага и мимо женщины, на ходу выбирающей из гамбургера кусочки лука и кислой капусты, мимо до невозможности множества громадных домов, полукруглых и квадратных, мимо людей во всегда темной верхней одежде, что снизу забрызгана и испачкана о подножки удолбанных и опасных городских автобусов. Он идет сквозь улицы и перекрестки с нависшими этажами трамваев и автобусов, ухающих и ревущих в ожидании зеленого.
20:38:22 Натан стремительно спускается в подземный переход и покупает там удивительные ландыши – двадцать рублей букетик. Маленькие ландыши – потерянная красота, свежие-бледные, измятые лепестки – нежными охапками или в руках бездомных детей на грязных ступеньках перехода, или у немых старух с плавными розовыми лицами (ошпарены кем-то год-два назад). Старухи с ошпаренными лицами стоят подле позолоченных автоматических дверей “Otis” в бутик “l’Etoile”. Натан платит одной из них, и старуха большими разбитыми руками отделяет тщательно перевязанный букетик и улыбается, а на самом деле безмолвно и жутко разевает сухой сморщенный рот.
20:39:12 Натан почти вылетел из перехода на другую сторону улицы с именем одного из вождей прошлого. Здесь раз в неделю, в пятницу в двадцать сорок в виде божественного озарения как всегда высокая и очень красивая девушка в оттенках красного и синего поспешно идет в другую от Натана сторону, подтверждая общий ход жизни и сомнительность человеческой экзистенции. Она – гибкая пантера, быстрая лань – зачем живет, куда идет, к кому прильнет сегодня? Думай, спрашивай, только она уже ушла, не оборачиваясь, особенно не рассматривая подробности окружающих явлений, а увлеченная ритмом своих спортивных кожаных ботинок.
Она не знает Натана, Натан почти знает её. Улыбаясь сверххитро, он с размаху заскакивает в автобус, и водитель, проникаясь натановой быстротой, резко стартует в проспект.
Эту историю лучше читать в метрополитене, от станции «Охотный ряд» до станции «Чистые пруды», когда синее чудо электричества гудит и разгорается в рельсах, разгоняет до скорости ветра сто тонн девятивагонной стали и мчит ее из опутанных кабелем темных нор в высокие мраморные дворцы метрополитена. А еще лучше: по Синкансен – из Осаки в Токио – на Хикари по трем тысячам мостов и по шестидесяти шести тоннелям сквозь кости самураев дома Фукушима Масанори. Онами Амида Буцу!
20:43:14 Натан зашёл в снэк-бар уже с чуть пробудившейся болью, зашёл, чтобы убить не глядя. Оксана сидит подле в угол заткнутой витрины с галереей вызывающих недоверие салатов. Ах, Оксана, милая Оксана! Как всегда тонкая и смирная, тихонькая дон-диги-диги-дон в вечерних сумерках. Твои темно-серые широко расставленные глаза другую сделали бы уродом, но ты с ними – еще красивее. Ты всегда смеешься неожиданно, морщишь на носу тонкую по-французски кожу, до того тонкую и прозрачную, что сквозь нее видны различные твердые твои хрящики. Натан еще успеет рассказать об этом своему приятелю, но тот ответит, что это – кошмар. На самом деле приятель просто не видел и не знает такого изысканного момента, а Оксана – сплошной изысканный момент. Ей – четырнадцать, она – безумно красива, и никто не будет оригинален, если полюбит ее. Да! Полюбит! И пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно. Исключительно сильно понравится – худенькая девочка с неровными пока ногами подростка, мечтающего о любви, а сама еще без долгой взрослой силы для буйной исступленной ночи, сама еще хрупкая и ненадежная для мужских рук, да только вот знаете ли…
Только и есть в ней. Только и есть в ней. Только и есть в ней, что она сама с особенным своим чувством юмора – спокойноглазым, серотихим, красно-желтоволосым, ставящим в тупик своей откровенностью, такой взрослой, что порно уже можно не только смотреть. Шутит она, всё только кажется, на самом деле (вычеркнете неправильное).
20:43:15 Натан подошёл к ней, широким махом подвинул стул и комком брошенной бумаги на стул.
- Привет, Оксана. Прости, что опоздал (посмотрел на часы) на 15 секунд. Сергей Юрьевич дал срочную работу.
- Здоров, Нат, я думала, что не придёшь.
- Оксана, эттебе.
Торопливая и быстрая его речь (и тихая, смирная её) прекратилась, отдавая дань ландышам. Измокшие растрепавшиеся цветки как причина окончания неначавшейся войны и сиянья девичьих глаз – Оксана еле заметно улыбнулась и притронулась к цветам, стараясь почувствовать растраченный в смоге аромат. Она аккуратно и очень мягко дотронулась до помятых их лепестков, слегка дотронулась, но Натан понял её смирное счастье.
- Спасибо, Нат. Ты – классный, вумный и красивый. Вота.
Это её удивление и эта её радость всегда удивляет и радует Натана. Всегда он ей тащит всякий подобный пустяк, и всегда она удивляется и радуется, будто первому подарку в жизни. Н-да. Сидит такая детская, и убить невозможно.
- Мелочи, Оксана! Послушай, я сейчас не могу долго здесь быть. Прости, у меня консультация через полчаса в универе. Если хочешь, пойдём вместе.
- А меня пустят?
- Ммм. Там вход по пропускам…
- Ладно, я здесь подожду, - как всегда покорно сказала Оксана.
- Нет, попробуем вместе, - как всегда веско решил Натан.
- Смотри, взял новый CD – Timo Maas.
20:43:40 А дальше – по плану. Оксана мешает соломинкой в бокале, пьёт сущую ерунду из ассортимента слабоалкогольных коктейлей самых гнусных ярких цветов с невероятным, столь же ярким смешением, говорит очередное легкомысленное вя-вя-вя разнепринуждёнившимся коктейльным голоском, а Натан отвечает своё скорое картавое бу-бу-бу. Сейчас, верно, Натан окончательно забудет обращать внимание ни дымный прогорклый воздух снэк-заведения и рискнёт заказать эспрессо. А затем дальше будет любоваться этой девочкой, неисправимо ставшей женщиной в свои четырнадцать лет.
Он узнал её тридцать два дня назад на излёте страшного и, судя по всему, одного из последних приступов того, предпоследнего его года. И если бы кто-то сказал ему тогда, что совсем скоро он будет выбирать Swiss army knife и что-то думать об уничтожении чужой жизни, то он даже не рассмеялся бы.
( - 2764800 сек.) Его автобус тарахтел где-то в сумеречной промзоне и, переполненный, ехал без остановок. За окном красные кирпичные трубы дули в небо свой густой чахоточный дым, который, перенасыщенные парами хлора и серы, с трудом отлеплялся от трубяных бантиком губ и куском гари-дури медленно опадал в армированные фабричные корпуса. Грязноватый в фиолетовых потеках забор у обочины раззиялся рваной дырой, где вдруг живо прочернели несколько храбрых деревьев, со своей деревянной сноровкой отважившихся жить здесь и временами цвести зеленым и желтым среди газов и пыли.
(20:52:00) Натан решил воспользоваться случаем и сойти именно здесь, чтоб при помощи дыры сократить себе путь. У остановки разбуженный звуком тормозов ветер было встрепенулся на подбитых крылах, швырнул в ноги Натану старую газету, но быстро утомился и снова спрятался средь на зиму оглохших ветвей. Натан пролез в дыру и двинулся вперед.
(20:52:34) Он шел по тропинке, направляясь в сторону самой большой фабричной трубы, что выпятила полосатые щеки недалеко от нужного поворота. В автобусе у Натана будто начался приступ, однако, здесь боль отступила, и только кровь холодной красной солью подступила к языку, и в висках тихонечко клокотали маленькие дотошные иголочки, настойчиво отнимавшие силу жизни у быстрого Натана. Силы жизни пока было много, даже хватало на опасные прогулки по промзоне. И Натан шел дальше и дальше. Тропинка наткнулась на обрывок еще одной кирпичной стены, примерилась к ней и побежала рядом, верно и терпеливо ведя теперь уже своего Натана к только ей известной цели. Потом вдруг резко завернула вправо, сделала невероятную петлю и чуть было не схватила себя за хвост, а мальчик там все продолжал насиловать девочку, не замечая проделок резвой тропы.
(20:59:09) От неожиданности Натан остановился и не сразу сообразил двинуться и что-либо сделать. Парень лет двадцати трех, по виду даже старше Натана, в круглой черной шапке с дурацкими рожками от соединения швов пауками-руками обхватил милую спутницу. Девочка лет четырнадцати была похожа на торт в своей цветов сливочного крема одежде типа голубых полуспущенных джинсов, розовой курточке и синей шерстяной шапочке. Парень на ходу отхлебнул из мятой полуторалитровой пластиковой бутылки, в которой можно купить очень горькое пиво, где больше спирта, чем солода. Девочка как могла сжала кулаки и тихонечко всхлипнула, не в силах противостоять такому большому существу, рвущему в свое удовольствие ее тайную прелесть. На шум вышедшего Натана парень в черной шапке обернулся, и на лице его отобразился – это удивительно – не испуг, а досада и даже злость. Натан был воспитан порядочными родителями, до болезни занимался тхэквон-до. Он подошел поближе и не своим голосом с запинкой произнес:
- Пусти ее.
Поглядев на растрепанного в клёшах Натана, на его рюкзак и пакет с надписью “Levi’s”, из которого торчали сухие ветки и рулон ватмана, парень сквозь зубы:
- Вали.
Наконец-то надо подумать, что происходит, в чем причина и как правильно действовать? Может быть, однако, быстрый Натан взял того за плечо и потянул на себя. Тот занес руку для удара, Натан развернулся и сильно пнул его в короткую прямоугольную бородку. Тот упал и откинул свое темное козлиное личико в замусоренный подтаявший снег.
(21:01:00) Натан отвернулся, девочка оделась, всхлипнула. Натан посмотрел на нее, взял за локоть и повел с собой. Поерошил кудрявые свои каштановые волосы и сказал:
- Меня зовут Натан.
- Меня зовут Оксана.
(21:01:07) Натан поднял воротник полупальто, застегнул до конца кардиган и спросил:
- Как дела?
Оксана внимательно смотрела, но не на Натана, а в сторону. Потом повернулась к нему и с той секунды не спускала с него глаз:
- У меня – хорошо.
Всегдашняя деловитость и говорливость не покинули Натана. Он глядел вперед и увлечённо рассказывал о своей диссертации, которую пишет на японском и которую будет защищать в Токийском университете, о том, как второй год учится в аспирантуре, о любимом ночном клубе. Казалось, сам голос Натана утверждал жизнь и будоражил пространство, вызывал тайные вибрации vitality в других и тормошил их скучные умы для мгновенных реакций. Натан, как быстрый фотон, нёсся в пространстве, блестя чёрными глазами и, что всегда полагается в природе, был обречен. Самые беспокойные частицы этого мира обычно бывают самыми быстротечными по закону, давно открытому физиками.
Оксана, как привидение, молчаливая и бледная шла за Натаном и повторяла за ним все его улыбки, прищуры и нахмуренные в шутку брови. Она сфинксом смотрела ему сбоку в лицо и на его вопросы: «Тебе нравится?» быстро кивала: «Да, да». Странная, неземная красота ее северного меланхолического лица – потусторонняя, неестественная красота стала для Натана знаком грядущих событий.
С тех пор они совершенно просто и предсказуемо были вместе почти всегда: она – после школы, он – после аспирантуры. Здесь и там шагал Натан со своей маленькой спутницей, и действительность мелькала с ним в главной роли. Университет, вечерина у Весты или Славика, внимательная работа продавцом книг. Да, тогда всё это было с участием Натана и Оксаны. Когда их здесь уже не станет, странно будет вспоминать их жившими здесь, хотя нигде больше и нельзя себе их представить. Правда, Оксана уже имеет необъяснимую особенность весьма поверхностного отношения к поверхности этой земли, ее слабое существо не особенно стремится к жизни, и ее будто и нет на этой земле, а только слабая ее тень – скованный холодный призрак – неожиданно вдруг реанимировалась Натаном, на несколько часов призрак вдруг чудесно обрел плоть и начал чувствовать разные вещи, давно забытые в долгих странствиях по далёким апельсиновым элизиумам.
( + 2764800 сек.) 21:13:18 Сейчас в снэк-баре, если смотреть на них несколько сбоку, наиболее удивительно видна его вдруг сильная тугая нежность к тихонько шмыгающей носом девочке. Оксана сидит и водит соломинкой по салфетке, рисует буквы. Хе-хе-хе, думает, что никто не увидит и не узнает, что: «напрягает кретин за соседним столиком, Паша – дебил».
- Всё, Оксана, пора.
- Ты консультацию пропустил.
- Ух, точно. Но ладно, придумаю что-нибудь. Идём, я тебя провожу.
21:34:30 Оксана встаёт вся в этих стильных утонченных вещах, из Италии и Франции привезенных матерью. Н-да, действительно, очень красивая. Натан ждал, пока она надевала шапку, затем открыл ей дверь, и они вышли в ночь. Оксана шутливо бросила в Натана варежкой:
- Натан-таракан, - сказала давнюю дразнилку и побежала.
21:35:00 И Оксана с Натаном шагают по скользкой дороге вниз с холма, и лают собаки, и пронизывает ветер. Натан придержал Оксану за руку, чтоб не упала. Оксана не отпустила ладонь Натана, и теперь уж поди разбери, кто кого держит за руку. «Идут брат с сестрой, - скажет кто-нибудь, смотрящий из окна пятиэтажки рядом, - да как они храбро шагают!» Скажет кто-нибудь и уйдет вглубь тесной кухни пить чай. Они шагают такими тесными волнительными переулками, что сами смыкаются их плечи и учащается дыхание. Сквозь легкомысленно незашторенные окна льется и льется свет, словно не давая сделать им что-то глубокое и жгучее, которое вдруг зародилось сию минуту, обрело сразу великую силу и ощущается в каждом повороте тела…
- Пришли, - сказала Оксана у высокого коричневого дома. Такие дома теперь принято называть элитными – как полководцы выстроившими Land Cruisers и Passats своих жильцов перед бронированными дверями подъездов, скрывающие Mersedeses и Rovers в освещенных отапливаемых своих подвалах. Ну и дела.
- Классно, - сказал Натан, - еще увидимся.
- Постой, - попросила Оксана, - давай на горку?
- Она вся растаяла! – засмеялся Натан.
- Нет!
Натан ухватил ее, счастливо взвизгнувшую, и понес на горку. Поставил и легонько толкнул вниз. Она обернулась и заулыбалась -
О чудесное явление среди странной зимы! Её лицо, похожее на миндаль!
Легонько скатилась и на прямых ногах прибежала обратно. Ух! Прибежала так нетвердо и малоубедительно для доказательства того, что может бегать. Натан поглядел ей в глаза яснее Финиста-сокола, отгрыз очередной ломтик от чистого ногтя и сказал:
- Счастливо, увидимся. Вот, кстати, эттебе!
Натан протянул Оксане свёрток. Только, пожалуйста, дома открой.
- Ладно, - ответила Оксана, дотронулась очень маленькой – на улице красной – лодочкой-ладошкой до края натанова пальто, поправила челку и пошла в подъезд.
21:45:20
Натан лукаво улыбнулся. Натан горько улыбнулся.
- Вот он!
Натан обернулся.
21:45:30 Парень лет двадцати трех в круглой черной шапке с дурацкими рожками от соединения швов уставил в него свое козлиное личико. С ним было еще двое.
Натан почувствовал сзади что-то еле слышное. Не успел повернуться обратно, как белый раскаленный столб вырос у него в глазах, обнял его и взорвался в голове злобной разноцветной радугой. Откуда тому, кто ударил сзади, знать, что какая-то злосчастная болезнь всюду сопровождала Натана, терзала его своим испепелительным дыханием, клокотала в голове миллионом градусов Цельсия, застилала жаркою краснотою его блестящие черные глаза? Откуда тому знать, что какая-то неистовая вспышка жгла Натана изнутри, и врачи только разводили руками и жалели его, высокого и жилистого, такого бесконечно доброго, предупреждали, чтобы пуще всего берег голову, иначе – кровоизлияние в мозг.
21:45:30:6 Натан упал. Посмотрел в небо. Какой-то парень по виду старше Натана, так еще и не поняв ничего, пинал лежащего на земле Натана.
21:45:28 Вспомнила Оксана у своей двери, что забыла. Выбежала под вызвезденное небо и натолкнулась на:
21:52:00 Было много людей в форме и без. Оксана всё молчала и сжимала в руке сиреневый свёрток. Никто не услышал от неё ни звука – она была камень. Врач констатировал смерть юноши двадцати трёх лет.
Дома отца не было – задерживался в кабинете министров. Мать сказал: «Какой ужас!» между указаниями для горничной. Оксана прошла в комнату и развернула пакет и прочла открытку в духе Натана: «Оксане, если снова задумает лишить меня жизни. Тогда лучше этим. Оксана, должен тебе сообщить, что я смертельно болен и скоро умру. Это наша с тобой последняя встреча». Она вспомнила, как однажды Натан два дня не звонил, – потом оказалось, был в неожиданной командировке, - а когда пришёл к ней в школу, она истекала кровью из вскрытых вен. Потом, в больнице, она пригрозила ему, что и в следующий раз сделает так, если он уйдёт от неё. Он тогда испуганно смотрел на неё и только жал руку. Он никогда не целовал её, а тогда вдруг на секунду прижался своими сухими губами к её скуле…
Она встала и подошла к окну…
22:04:15 Лежит на асфальте, шелковая рубашечка у ней расстегнута, и виднеется белое, атласное, кружевное. А губы – как полированные, гладкие, прозрачные, неживые. Дождь скосил глаза и попробовал на вкус большие арбузные капли крови. Эти капли – совсем как в древней легенде. Я слыхал, старые люди говорили, что когда верховный бог Идзанаги отделял воду от земли, он копьем ударил по мировому океану. Несколько капель скатились с копья и превратились в Японские острова. Вот так вота.
2002 г.
МАТВЕЕВА
Свечой догорает лето. Время для повести. Но настроения только на рассказ…
В тёплом от жара мангалов кафешантане. На небольшом курорте из четырёх санаториев. Вдали от политической жизни и рождения гипотетических магнетронов. Люди, измученные долгими косыми дождями, едят и пьют на веранде под выцветшими вывесками. Женщина двадцати семи лет в чёрном длинном платье, и его края вымокли, идёт тратить вечер. В ожиданье чудес. Переступая с одной криво брошенной плитки на другую, перехватила белый зонт с нарисованным на куполе светло-серым силуэтом нездешней элегантности. Прямо из темноты, выделенной редкими фонарями, из сырого двухкомнатного номера. Не видно вершин деревьев и звёзд.
Она – Матвеева. И дождь неделю хранит свой ритм. Зашла в веранду, уставленную пластмассовыми столами, за которыми шумят и пьют люди, лица у которых уже добры. Справа свободен стол с двумя стульями. Уборщица растёрла грязь на столе и ткнула в середину пепельницу. Матвеева берёт в баре коктейль Молотова и садится за столик. Недалеко слышится объявление о начале танцев. Дождь утих, но мельчайшие его части во множестве остались висеть в пространстве. Одиноко в номере у Матвеевой. На тумбочке у кровати на сорок второй странице заложен томик Бунина.
- Здесь свободно? –
Высокий плотный мужчина улыбнулся рядом. Кивает Матвеева, глядя исподлобья красивыми глазами. И поправила прядь волос у шеи, блеснув голым запястьем. Волосы у неё каштановы.
- Здравствуйте. Меня зовут Вальтер. –
Обаятельно щурит зелёные глаза. Тёмно-русоволосый, зеленоглазый. Одет, как все здесь, – в синие джинсы и белую футболку.
- Вы давно отдыхаете? Я только сегодня приехал, и с погодой не фарт. Хотя путёвка у меня ещё неделю назад начала действовать, но, видите ли, работа.
Придержал паузу для вопроса о работе и, не дождавшись, закончил:
- С концертов только вчера удалось вернуться.
Приумолк. Матвеева молчала, сидела к нему лицом и фигурой. Сложив ногу на ногу, раскачивала туфлю на большом пальце правой ноги.
- А играю я на фортепиано.
Матвеева постукивает длинными пальцами по бокалу. Она повела глазами и уткнулась в любезную улыбку ладной черноволосой девушки. Та, заметив внимание Матвеевой, упруго поднялась с места и, словно пританцовывая, подошла к бару и уже оттуда снова многозначительно взглянула на Матвееву.
- Будете что-нибудь, - предложил Вальтер.
Матвеева кивнула, а тот сразу же взял её за руку и пригласил к бару. Матвеева изумлённо оглядела Вальтера с ног до головы, будто заметив в первый раз, но руку не отняла. Вальтер, улыбаясь, подвёл её к бару и вежливо подал меню. Чьё-то тугое бедро нежно и сильно упёрлось в бедро Матвеевой, повеяло женским, характерным после шампанского дыханьем. Вдохнула Матвеева это. Узкая твёрдая ладонь провела от шеи и – нагло – до самого соска её груди. Матвеева примерла, а сердце вскипело, непроизвольно сжала она руку Вальтера, вскинула взгляд, однако, мелькнула тонкая девичья рука в воздухе и попалась в ладонь мужчины, сразу же обнявшего за талию эту ладную черноволосую девушку у бара. Мужчина лбом боднул девушку и увлёк обратно к столику. Матвеева уставилась ей вслед: тоненькая, жилистая, в коротких красных шортиках и белой обтягивающей майке. Теперь даже не обернулась.
Сзади раздался детский ясный вскрик. Сразу с лестницы, ведущей со второго этажа главного здания, в лужи упал крохотный ярко-зелёный шлёпанец. И на лестнице показалась босая нога, следом и вся девочка. Девочка пропрыгала все ступени вниз на одной ноге с уцелевшим тапком. Одна рука у неё была зажата в кулак. Подобрала шлёпанец и собралась возвращаться. Но заметила рядом лохматую, в крупных кудрях, собаку с лысым, смазанным зелёнкой боком. Собака сидела, неуклюже согнув тонкие лапы-хворостинки и, наверное, ждала еду. Девочка разжала кулак и отдала собаке остаток бутерброда с сыром. Затем она собралась сделать что-то ещё для пса, но сверху её окликнули. За перилами показалась странная фигура будто бы в шинели. Девочка вскинула голову на фигуру, косой случайный луч света скользнул по её лицу: смугла и прямоноса, видимо, где-то в пятом колене в её роду мелькнул косоглазый монголо-татарин. Девочка махнула собаке и ускакала обратно, наверх.
Вальтер взял в баре пиво и еду. Делал всё со знанием чего и когда хочет женщина. Не то что вёл себя исключительно по-мужски, галантно и рыцарски, а просто нежно и внимательно. Иногда женщинам нужно забыться, оторваться что ли. Тогда нужны такие, если нет других. С Матвеевой вернулись к столу. Матвеева красиво улыбнулась и кончиками, будто фарфоровых, мелких зубов потянула с хлеба мягкий ломтик ветчины. Ветчина податливо поползла к пухлым матвеевским губам и осыпала Матвеевой платье белыми хлебными крохами. Вальтер склонился в бок, в сторону Матвеевой, рукой поглаживал себе подбородок и говорил, иногда даже интересно. Слова его шли подряд и ровно – то, что здесь сейчас нужно. Затем жевал курицу, увидел, замычал одновременно и от удовольствия, и в предостережение. Матвеева айкнула, закинула языком ветчину в рот и вскочила отряхнуться. Вальтер рассмеялся.
Матвеева тоже взяла из тарелки шашлык из курицы. Испачкала все пальцы в жиру. Вальтер виновато спохватился - не предусмотрел салфеток. Матвеева встала, растопырила испачканные пальцы и, далеко от себя вытянув руки, пошла к умывальнику. Слабый колыхнулся ветер. Матвееву овеяло её тонкое чёрное платье. Вымыла руки, вернулась. От всякого движения её шли ароматы тонкие и разные. Горячим и резким выделялось, когда она закидывала ногу на ногу. При повороте головы чуялись мята и крапива. Взмахивая рукой, издавала она словно морскую волну - свежую, терпкую. Но сейчас сильнее всего выделялось горячим и резким, когда она закидывала ногу на ногу и тесно сжимала голени. Чем цивилизованнее человек, тем сложнее и неуловимее от него пахнет.
- А идёмте танцевать? – предложил Вальтер.
Матвеева кивнула. Конечно. Согласилась. В её чёрных глазах слишком хорошо видно то, что повторяется во всех её движениях и позах. Слишком глубоко и прочно изнутри охватило её это чувство, и чуть доносится от неё мускусом. Особенно сильно выделяется горячим, когда она под столом двигает ногами.
- Только мне нужно переодеться, - закуривая и выпуская дым из враз обесформившегося и теперь неприятного красно крашеного рта, сказала она, - я подойду через двадцать минут.
Она поднялась и пошла в номер. Несмотря на дожди и конец сезона погода сохранялась теплая, мягкая. Особенно хорошие стояли ночи. Но всё же дошло до того, что деревья кое-где обмерли краем листвы, яркими жёлтыми пятнами была теперь подправлена их тёпло-зелёная шапка. И вода в реке уже охладела и ослабла, только стонали и скрипели понтоны так жутко, как раньше бывало в итальянских фильмах ужасов.
Матвеева зашла в коридор и увидела, что дверь соседнего номера приоткрыта. В освещённом пространстве виднелась женщина на кровати, до горла укутанная в одеяло. Женщина спала и страдала внутри себя: с открытым ослабшим ртом, опавшими щеками и дряблыми синими веками. Уже известная потерявшая шлёпанец девочка валялась на ковре в квадрате света, шевелила ногами и рисовала в тетради. Она оглянулась умными глазами в очках на Матвееву, перекрестила ноги и отвернулась. На плечи девочки был наброшен большой милицейский китель. Матвеева зашла в свой чистый скудно обставленный номер со стенами, обшитыми, как в бане, деревянными рейками. Стены блестели и были липкие от лака.
Через двадцать минут Матвеева вышла. Сейчас на ней были широкие со складками брюки с низкой талией и короткая белая футболка, через которую просвечивали тёмно-коричневые сосцы большой опустившейся груди. Смуглый и выпуклый её живот матово блестел в неверном коридорном освещении ламп дневного света. Был обтянут брюками и ярким разноцветным поясом. Упругий и нежный. Матвеева сделала шаг, но не в сторону того кафе, где была с Вальтером, а в сторону другого. Нежданно в повороте коридора показался Вальтер. Будто следил:
- О, да мы, оказывается, соседи.
- Да-да, - протянула Матвеева.
- Кстати, у меня есть вино. Приглашаю и прошу.
- Лучше ты ко мне, - ответила Матвеева глубоким грудным голосом. Вальтер кивнул. Матвеева зашла к себе…
Проснулась под утро. Потянулась, двинула рукой влево – пусто и холодно. Рука осталась лежать на измятой подушке, и тоска – всё понятно – улеглась на матвеевском лице. Молчание и фонарь с улицы сделали профиль её пухлого, с ощущением вечной растерянности какой-то восьмиклассницы лица чётче. В углу в кресле сидел кто-то угрюмый. Расположился в слабом маленьком кресле серой глыбой. Даже в сумерках видны мохнатые брови. Большой и мрачный, как тюрьма в Лефортове. Госбез на Лубянке. Сидит, словно квадратами нарисованный, глаза чёрные, как у жука, как у его бледной тошной личинки. Смотрит недовольно и устало. Молчит. Только ещё больше закутался в свою… в свою… шинель. Вдался глубже в кресло и сказал просто:
- Прошу прощения, что тревожу. Майор Понин, уголовный розыск.
- Что случилось, - равнодушно и холодно сказала Матвеева.
- Наверное, уже ничего, - непрокашлявшимся ртом сказал Понин, второй год пытающийся поймать этого «Вальтера», - у Вас, конечно же, ничего о нём нет сообщить?
Матвеева покачала головой. Понин медленно поднялся. Лицом был углублён в воротник шинели. Густые серые закорючки её сукна пропитались дождём и отяжелели. За шерсть крепко цеплялись крупные латунные пуговицы, блестели выпяченными изображениями, перемигивались друг с дружкой отблесками – наверняка смеялись. Да у такого не смеются. Тревожатся, настораживаются, обсуждают происходящее и таращатся в тишину.
Уже у двери спросил:
- У вас ничего не пропало?
Матвеева посмотрела на тумбочку. Не было кошелька, швейцарских часов и обручального кольца.
- Нет.
Понин проследил её взгляд. Понин был очень опытный милиционер и поэтому всё понял правильно. Словно крупная собака посмотрел на происходящее половинкой своего блестящего взгляда из воротника: на скомканные раскиданные ещё влажные простыни, бутылку из-под вина и окурки, он посмотрел на томик Бунина, сброшенный на пол. Он был очень опытный милиционер и поэтому всё понял правильно. Всё же сказал неизвестно из каких ожиданий:
- Черноволосая девушка – его жена и сообщница.
Матвеева молчала. Теперь, глядя на фигуру Понина во весь рост, сложилось ощущение, что у него тело худющее жёлтое, со вспухшими венами на изрубцованный поветренной коже.
- До свидания, - сказал Понин и вышел.
А как всё завертелось сначала, как головокружительно с разбегу началось. Оказалось - показалось.
Часто можно просто взять женщину за руку и увести с собой. Хоть куда. Только надо знать – когда это сделать. Ведь даёт же она руку. Кажется ей, мечтается ей что-то.
Матвеева села в кровати. Втянула по своему обычаю красивую большую голову в широкие плечи и ссутулилась. Закурила. Одинокий мартын уныло вскрикивал за рекой. Порыв ветра хлестнул в окно, и миллион листочков на огромном дубе напротив задрожали мелко и быстро. Распахнулась форточка, и осенняя свежесть метнулась в комнату. Матвеева встала, подошла к окну и закрыла его. Утренние сумерки густой пеленой кутали комнату, и теперь её фигура казалась даже толстой. Всё-то кажется, ждётся. Эх, Матвеева, Матвеева.
2003 г.
ЗНАК БЕССИЛИЯ
Фотография первая
Тяжёлая ночь. Пустая. Спят люди в низком грузном городе. Страшные сны, как люди в России. Люди, страшные как сны в России. Анисимов катится во тьму. Скрипит, трясётся его хлипкая тележка. Другим жутко стало б выходить в древние городские окраины, где гаражи и склады стоят на ветхозаветных погостах. И там чёрные дыры выжженных капищ едва прикрыты трубопроводами и железными дорогами.
По искорёженному движению губ и смутному пятну в левой половине карточки можно предположить, что Анисимов не один, и он разговаривает.
Разговор Анисимова с собакой:
- Скажи мне, собака, в чём сущность мира?
Слепая собака ответила:
- Гав.
- А я думаю, - подумал и сказал Анисимов, - что сущность мира закончилась. Словно бы выдохлась, как газ из открытой бутылки с минеральной водой.
Фотография вторая
Маргарита Васильевна носила череду жирных слипшихся ресниц на обоих глазах:
- А вы слышали, что у завода Жданова твориться? Жуть-то какая! Я на балкон ночью вышла воздухом свежим подышать (так голова что-то кружится в последнее время), и вижу – огоньки мелькают в окнах. Да не обычные, как раньше в ночную смену – яркие белые, а синие, тусклые, прозрачные. Гул какой-то невнятный слышу. Подумала, может, снова завод работать начал. И тут вдруг ветер с той, заводской, стороны дунул, и чувствую – запах странный. Жуткий-жуткий, но будто знакомый. И меня как ударило: сестру ездила хоронить, из могилы так же пахло. Огляделась я – вокруг тьма тьмущая, даже машин не слышно. Я скорее в комнату заскочила и дверь балконную крепче заперла…
Фотография третья
В полукилометре – покинутый завод. Странны во тьме редко и тускло освещённые длинные его корпуса. Темнеет, густеет мрак в городе. Ночь душная. Невнятные шелесты, автомобильи шарканья вдалеке. Прогудит ещё дальше, резанет обрывок смеха, и снова густая, пустынная ночь. Нервно зашипела лампочка на заводском заборе. Фыркнула, треснула и затихла без света. Во флигеле неподалёку Анисимов не вышел посмотреть. Почувствовал он неизвестное, странное напряжение в воздухе. Разогретый воздух сгущается вкруг завода и будто тлеет так, что перегорают редкие лампочки аварийного освещения. Чуть сдавило флигель с боков, чуть сдавило у Анисимова в груди…
Завод почти не спал этой ночью. Завод мучался бессонницей уже года два. Пустой и почти брошенный не мог заснуть. Хмурил тяжелобетонные карнизы, угрюмо глядел бесконечными рядами огромных окон. Тяжело и медленно дышал в толстые высокие трубы. Высоковольтные линии электропередач жужжали и гудели в окружающей ночи. Завод вслушивался в их невнятный торопливый перегул. Провода несли, каждый своё, меняющееся в секунду, быстро шептались друг с другом, но, заметив напряжённое внимание завода, умолкали. Они ещё помнили то время, когда принуждены были раскаливаться докрасна сутки подряд, чтобы утолить нарастающую жажду завода в крепкой высокой энергии. Теперь им было намного легче – заводов здесь не осталось.
Фотография четвертая
Анисимов всю ночь выдумывал новый знак. Изобрести новый знак нелепости и бессилия. Ведь имеют же радость и любопытство свои – восклицательные и вопросительные знаки. Ки. Нелепость и бессилие, банальность и посредственность как самый весомый компонент этого мира.
Раздумья Анисимова прервал Иванов. Директор бывшего завода Иванов любил оставаться на работе почти до темноты. Сидеть в кабинете, вычерчивать траектории электронов, смотреть схемы оборудования и гулять средь тёмных корпусов. Особенно молочным летним вечером, с густым сдобным до слёз воздухом – дыши – не надышишься, чуть с запахом керосина и серы. Кромки стеклянных, металлических, бетонных цехов сливались с пространством, а не очерчивались резко, как бывает на фото. Больше на глянцевое фото открытки походили ряды и углы однотипных блочных и кирпичных домов по соседству, топнущих в провинциальных тополях и берёзах. Бледные и стройные с тысячью окон через равные промежутки, одно нарушенье – балконы по-разному расцвечены бельём на верёвках и санками и велосипедами.
Сумерки спускались неотчётливые и туманные, может, завтра похолодает. Тихо, без сапа и вдоха вползали клочковатые тучи. Второй вечер они подбирались к юным платиновым рожкам полумесяца, но по раннему утру их обрывал с неба западный ветер. Что-то потянуло сиверким. Так погранично: сначала по июльски тепло и мягко, а к двум пополуночи пробирало августовской прохладцей через простыни и занавески. Иванов выделяется маленьким бледным пятном в темноте, шагает, слегка склонив голову, у самого края тротуара.
Сторож Анисимов и директор Иванов часто разговаривали по ночам. Иванов:
- Сепарабельное гильбертово пространство, с одной стороны, является линейным пространством и обладает алгебраическим базисом, а с другой стороны, наличие скалярного произведения позволяет рассматривать оригинальный базис (голос из публики: О чём здесь? Ответ из публики: Математики и физики говорят о своём, послушайте). А вот для гильбертова пространства Н справедлива следующая важная теорема:
«Пусть Н – гильбертово и L – подпространство в Н. Для любого вектора f Є H существует разложение f = g + h, g Є L, h ┴ L (голос из публики: К чему это? Ответ из публики: Ну, к тому, что вектор Н ортогонален любому вектору и L, при этом g и h определены однозначно).
Фотография пятая
Люди в военной форме. Анисимов отдавал какие-то не свои долги где-то в горах. Там бородатые люди с глазами навыкате и автоматами наперевес устроили засаду и перестреляли отряд Анисимова. Раненому Анисимову отрубили ноги и бросили в яму. Затем пировали семь дней, делая перерывы на свои молитвы. На восьмой день их угар рассеяло чудо. Среди тёмной бородатой ночи с выпуклыми звёздами, пахнущими порохом, соляркой и потом из ямы вылетел Анисимов с иконой Владимирской Богоматери в руках. Он грустно посмотрел на замерших в ужасе врагов, ласково улыбнулся и исчез в сепарабельном гильбертовом пространстве.
Фотография шестая (не получилась)
Тёплое матовое пространство утра с неизвестной топологией феноменов. Колышется воздух вокруг завода. В заводские ворота въехал МАЗ восемьдесят пятого года выпуска – лязгающий грузовик – что-то опрокинул из кузова строительное и глубоко вздохнул пневматической системой.
Советское производство молчит, его теперь нет. Гигантская производительная сила умерла. Но кто-то из древних персидских колдунов сказал, что она только свернулась в тугой субатомный клубок и скрылась в охлаждённых вечной мерзлотой пространствах Сибири. Новая русская сила придёт с Сибири. Северная, загадочная, глубокомысленная и чистая сила. Или никогда не придёт из пространств Сибири.
Послушайте, послушайте! Ведь это правда, что мощности любых двух полных ортонормированных систем в сепарабельном пространстве одинаковы? А? И можно ворваться к Богу, задыхаясь, мимо озадаченного Симона-Камня пробежать к самому главному и спросить: «Это так, да?»
Л
учше молча определить скалярное произведение двух элементов fm = k=1m/
- А что же на счёт пространства Иванова?
- Видимо, это относиться к пространству Сибири.
- Но пронёсся слух, что в Сибири давно бродит Анубис.
- Не верьте, это китайская пропаганда.
- Какие страшные вещи вы рассказываете!
А какие странные вещи рассказывают.
Фотография седьмая
Тяжело, глухо в заводе. В ночь на больших машинах приехали люди. «Па-бап падаба-па-бап» - пел один из них. Растерянный директор завода Иванов трясущимися руками читал предписание о демонтаже оборудования и передаче прав собственности на площади и помещения завода. В ворота крался первый тяжеленный кран.
- Я не могу это подписать, - сказал Иванов.
Человек с усталым лицом несильно ударил Иванова по лицу и навел на него пистолет. Из тонкого носа Иванова вышла кровь.
- Стоять, - крикнул Анисимов, выкатываясь с ружьем из сторожки. От неожиданности усталый человек выстрелил в Иванова. Иванов упал.
Завод задрожал, обозначилась трещина между его фундаментом и землей, а ведь под землёй – ещё три уровня. Завод заворочался медведем в берлоге. Люди побежали с его территории, бросив машины и краны. Кто-то кричал и звонил по мобильному. Завод приподнялся в небо, осыпаясь свежей землей и крошками старого бетона. Что-то глухо ухнуло у его основания, затем он тяжело и мощно взлетел в воздух. Теперь куда-нибудь в пустыни Сибири молчать и самому снова начать работу в память об Иванове. Собрать оставшиеся заводы и за все преступления – –
Фотография восьмая
Анисимов очнулся на слегка дрожащей железобетонной плите. Завод танцевал вальс Иванова. Прохладные неряшливые облака с силой проносились мимо. Необъятная громада завода направлялась в оставшиеся просторы Сибири, переливалась миллионами огней и глухо гудела. Оживали приборы и конвейеры, и где-то станок-робот приступил к сборке первого «изделия».
Иванов с детской полуулыбкой, странной, прозрачно-призрачной полуулыбкой, задумчиво и грустно летел рядом, опираясь о воздух изящным светло-серым тубусом с чертежами и формулами.
2002–2005 г.
ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ
Государственный секретарь танцевал у входа в Дом Республики. Только к тридцати пяти годам его каштановые волосы проложили себе путь от макушки до паха, и тогда он, наконец, позабыл то, что нашёптывали ему мать и северный ветер.
- Агрессивный ритм! Ново, ново! – тревожил он криком каменную и гулкую площадь. И пустился в нижний брейк.
Президент Республики осторожно, выглянул в окно, кутаясь в пурпурную тогу, с досадой махнул рукой и повернулся в самый тёмный угол кабинета. Оттуда поднялся невысокий до последней степени белизны выскобленный и вычищенный человек.
Президент Республики оживленно заговорил:
- Какое чудо Ваш приезд, право слово. Мы уже не знали, что и думать. Последний поезд ушел десять лет назад, да так и не вернулся. Как Его Величество Император?
Невысокий человек ничего не ответил.
Президент Республики попятился, погладил руку рукой и кивнул:
- Господин Врио будет с минуты на минуту.
По проспекту господин Врио прошёл незамеченным под тёмно-серым плащом июльского дождя. Свернул в сторону Ленина вместе с солнечным первым лучом. Они шли вместе по кромке радуги до самой улицы Фрунзе. И только там его чуть не выдала подёргивающаяся щека. Но дрожащий полумрак вновь наплывших сонных, сорванных с гор облаков успел скрыть его. Господин Врио улыбнулся. Ему было грустно.
- Милейший господин Врио! Рад и приветствую, - воскликнул Президент Республики, - Как вы, что вы, дорогой мой человек?!
Господин Врио любезно улыбнулся и склонил голову:
- С мыслями о Господе нашем!
- Ах, господин Врио, имею честь представить вам – Главный следователь Константин.
Господин Врио зажмурился, ослеплённый сиянием небольшой лысинки, овалом расползшейся по голове Президента Республики.
Президент Республики шепнул:
- Господин Врио знает тайное искусство – может гадать по проспектам и перекрёсткам. Это должно обязательно помочь.
Господин Врио усмехнулся:
- Бросьте эти шутки, прошу Вас.
- Брошу прямо сейчас, - заверил его Президент Республики, - принужден Вас покинуть, ибо – государственные дела. Увидимся завтра на вечернем балу в честь нашего высокого гостя!
Президент Республики проводил господина Врио и Константина. Затем шёпотом прокрался через потайную дверь на площадь.
- Ну, - громко сказал он Государственному секретарю, - позвольте пригласить вас, сударь. И они закружились в танго по площади, сквозь ворота, и дальше по сразу ворвавшемуся в город проспекту. Проспект широко раздвигал низкие пятиэтажки, опоясывался трамвайными путями и бежал почти прямо, почти пятнадцать километров. Небыстро и ровно скатывался с невысокого холма и уже в самом конце с трудом взбирался на эстакаду. После останавливался резко и вдруг, и Президент Республики и Государственный секретарь перевели сорванное дыхание уже на другой улице.
- Смотрите! - воскликнул Государственный секретарь…
Православный дракон Иннокентий витал в золотых тучках, с утра молчавших на краю неба. К радости японских поэтов и для красоты их коротких стихов. Он родился в Вавилоне, и сам Заратуштра зажигал от него священные огни. Впоследствии в поисках Бога Иннокентий бежал от завоевателей в Италию, и слушал проповеди Франциска, который на кладбище для чумных крестил стервятников и его. Усомнившись в правильности энциклик, Иннокентий отбыл в Константинополь и защищал до последнего храм Святой Софии. С радостью гибнущий от арабской стрелы некий столпник Сергий шепнул ему, что се Христов гнев, и потому нет смысла защищать храм и Царьград. Тогда Иннокентий в слезах, средь дыма горящих икон и церквей, под скрежет золотых срываемых крестов, в десяти тысячах стрел взмыл в тёмное небо и отправился на Далекий Восток. Более он не упоминался в христианских летописях.
- Не может быть. Видимо, господин Врио решил собрать друзей, - очень тихо сказал Президент Республики и почувствовал мистическую силу.
Господин Врио посмотрел на переплетение дорог и понял, как быть дальше. Это тайное искусство – гадание по проспектам и перекрёсткам – он придумал сам…
- Собак-то, собак развелось.
Главный следователь заинтересованно оглядел стаю собак, с удовольствием валявшихся мохнатыми грудами на траве. Собак он любил.
Дальше по мосту. Мост – разболтанный и заржавленный, висячий, скрипит и бормочет ночью так страшно. На набережной к ним подкрался необъятный лимузин. Господин Врио вежливо открыл дверь следователю Константину, выждал, пока тот усядется, и объявил:
- А здесь я должен Вас оставить, простите великодушно. Прошу Вас пользоваться моим авто как Вам угодно. По всем вопросам обращайтесь, пожалуйста, к моему помощнику Евгению. Он – за рулем.
И с мягкой силой закрыл дверь. Начался дождь.
А грустно в провинциальном городе в дождь. Кажется, если ещё день будут дожди, то город замрёт навсегда. Давайте посмотрим вместе. Промокшие пустые трамваи жмутся друг к дружке на скользких рельсах, мёрзнут их круглые короткие ножки. Заплаканный автобус стоит уже давно с заглохшим двигателем, вода попала в трамблёр, да что-то ещё случилось. Плачь, автобус, плачь. Будет веселее.
Следователь Константин пришёл к господину Врио рано утром.
- Да. - Сказал ему господин Врио. - Послушайте, какой дивный сюжет. И начал мечтательно, склоняясь к длинному рассказу. Это действительно произошло в некотором тесном уютном городе, рассыпанном средь южно-уральских холмов и дерев. Случилось в дымную предлетнюю пору, когда окрестные дачники палят ароматные пожары из сухих листьев и старых ветвей близ обросших медными проволоками путей электричек…
Красивая черноволосая женщина принесла ароматы итальянского декабря и немного кофе. Господин Врио для вдохновения поцеловал её в горячий уголок губ и продолжил.
- Таких тех дней больше не будет. Медовых, длинных, лениво лежащих на блестящих тротуарах, в прохладной тени прямоугольно вольно расставленных низких пятиэтажек…
- Чувствуете? – прервался он и подвигал кончиком чистого тяжёлого носа.
- Что, - не догадался Главный следователь.
- Ароматов чудесное сочетание – кофе, густой и сильный, итальянский декабрь и принцип нежной высокой женщины. Восхищённо.
- Ррррууу, - с удовольствием пропел мохнатый пёс величиной с комод. Он вдруг возник прямо перед сидящим в кресле следователем Константином. Тот слегка отодвинулся.
- Не бойтесь Велимира! Он добр и любопытен, и…
- Ваше величество, - устало произнес следователь Константин и поднялся, - это все, несомненно, представляет большой интерес, но я прибыл с миссией.
Господин Врио отвернулся к окну.
- В столице наметились перемены. Иноверцы потерпели крупное поражение на Далеком Востоке. Их штаб сотрясают межклановые раздоры.
- Все кончено, - сказал господин Врио, - увы. Ничего уже не вернуть. Вы сами это понимаете, князь. Все кончилось не десять лет назад, а намного раньше. Возрождать нечего.
- Но я видел дракона в небе! Это знак силы. А сила на нашей стороне.
- Дракон смертельно болен. Он прилетел сюда умереть. Вы, верно, забыли университетский курс? Сила ушла с нашей стороны десять лет назад. Не мне напоминать Вам те события.
Главный следователь Константин поклонился:
- Ваше величество, я поеду дальше, ближе к окраине империи, ближе к Далекому Востоку.
Господин Врио кивнул.
- Как удивительно. Президент этой Республики ничего не знает по странной иронии судьбы. И он до сих пор называет нас империей. А вы знаете все – и так же употребляете это слово.
Следователь Константин вышел. Ушел.
На перекрестке Фрунзе и Гоголя следователь Константин сказал в мобильный телефон:
- Подтверждаю. Выезжайте.
2005 г.
|